Актера Дмитрия Жамойду (очень молодого актера) зрители «Современника» должны бы запомнить по странной роли в спектакле Римаса Туминаса «Играем... Шиллера!» (а попросту — «Мария Стюарт»). Персонаж Жамойды, Бастард двора, введен театром. В шиллеровском смертном сюжете нота его — самая шекспировская.

Одетый в холстину, в овчинные отрепья, стриженый под нуль, мощный, мычащий, с прозрачно-бессмысленным и страшно цепким взглядом, он следует на четвереньках, ползком за королевой Елизаветой (Мариной Нееловой), тяжелым человеческим камнем лежит у подножия трона, страдальческим ревом обожания подтверждает усталые и властные слова о долге перед народом Британии, о борьбе с интриганами, галломанами, иноверцами...

Трудная роль. Пластическая, мимическая, бессловесная роль. Нервные и вдумчивые рецензенты конца 1910-х гг. нашли бы в ней благодарный материал для личных историософских кошмаров, для пылающих колонок в газете «Жизнь искусства». У нас — иная закалка. И этого не случилось.

От увечного восторга Бастард скрежещет и стучит по дощатым подмосткам тяжкими серыми булыжниками. Королева кладет на его отрепья белую ладонь. Скорченный человеческий иероглиф — здесь единственный, кто предан без лести ей и Британии: соотечественники! страшно...

Это уж рецензент переходит к Гоголю. «Мертвые души» в репетиционном зале «Современника» на пятом этаже Дмитрий Жамойда поставил как режиссер, сам не выходя на сцену.

Глухая хороводная песня бездорожья за условными кулисами... Сказать по совести, похожим фоном (а также хрипом пастушьего рога, трещотками, коровьими боталами) была озвучена прошлогодняя «Русалка» студентов РАТИ. Старший современник с элегическим ехидством думает: каким дымным, дремучим, засасывающим болотным экзотом представляются, видимо, одаренным двадцатилетним многострадальная Родина и ее хрестоматии... Ведь мы этого достойны...

Но даже если так — хрестоматии притягивают по-прежнему.

«Мертвые души» молодых артистов «Современника» похожи на цепочку этюдов по ключевым главам поэмы. Этюды, возможно, больше говорят о потенциале артистов и постановщика, чем о Гоголе. Но — такой томной Коробочки (Яна Романченко), вдовы бальзаковского возраста, с уездной дурью, настойчивостью и простотой песни соблазняющей заезжего дельца пирожками и пенькой, — не было на сцене.

Четырех бессмертных помещиков играет один актер. Родная роль Кирилла Мажарова — несомненно, Ноздрев: азартный, загульный, молодой, в неряшливом и зряшном цветении расейской лихости. Но недурен и его Собакевич, вполпьяна, по-хозяйски неколебимо раскинувшийся в бане на полке. И жеманный англоман и рыболов Манилов...

И бледнеет, теряется, пасует в хлябях N-ской губернии корректный Приезжий-Чичиков (Илья Древнов) с гоголевской шкатулкой на цифровом замке. Столичный аудитор мертвых душ (с которыми всегда как-то проще) обнаруживает на местности буйные заросли душ очень даже еще живых.

Толку от них, как известно, чуть. Но и ндраву здешнему, упрямому здравомыслию хмельного Собакевича никакой Чичиков, никакой Опекунский совет сроду не воспрепятствует...

В новом сезоне спектакль будет включен в репертуар.

Кажется, вокруг этих «Мертвых душ» на малой сцене репетиционного зала идет процесс кристаллизации «молодой труппы» «Современника».


Новая газета, Елена Дьякова